ВЕЛИЧИЕ ДУШИ ЛОНГФЕЛЛО

«....В девятнадцатом веке Марк воплощался Генри Уодсвортом Лонгфелло, самым популярным американским поэтом своего времени. И есть одно качество, которое сияет особенно ярко в поэзии Лонгфелло, это сердечность. Однако, не каждый, кого восхищает его поэзия, догадался бы, что трагедия была частью жизни поэта.

Его юная, нежная и умная первая жена умерла от болезни, прожив с мужем всего лишь четыре года. До самого конца он верил, что она поправится. Борясь с депрессией, вызванной ее смертью, он написал одно из своих самых чудесных стихотворений — «Псалом Жизни». Трагедия постепенно увела Лонгфелло от его основной — научной — деятельности к поэзии.

Спустя семь лет он снова женился, и у него родились два сына, а затем дочь, которая умерла во младенчестве. Несколько месяцев поэт чувствовал, что его способность любить и быть счастливым умерла вместе с ней. Позднее у него и его жены родились три дочери. Когда Лонгфелло находился на вершине своей славы, трагическая смерть второй жены снова повергла его в скорбь; растапливая сургуч, женщина уронила на пол спичку, от которой вспыхнуло ее платье, — и она скончалась от ожогов.

Несмотря на то, что горестные воспоминания возвращались к нему на протяжении всей жизни, Лонгфелло героически сносил свои потери. Он посвятил себя переводу «Божественной комедии» Данте, и это был лучший перевод того времени. Я считаю, что именно пережитые трагедии помогли ему столь глубоко тронуть своей поэзий сердца и души людей. Так росло величие его души и сострадание людям.

Современник Лонгфелло нарисовал замечательный портрет величия его души. Вот что он пишет:

«Возможно самыми выдающимися чертами характера Лонгфелло были его отзывчивость и благотворительность. Несмотря на свою занятость, он всегда находил время сделать то, о чем его просили, никогда не был слишком занят, чтобы принять посетителя, ответить на письмо или помочь словом и делом любому, кто нуждался в поддержке.

Замечательна учтивость Лонгфелло со всеми, даже с нежданными посетителями и детьми, которые просили принять их или, не отваживаясь на это, висели на воротах в его саду, чтобы только взглянуть на него. Он всегда считал само собой разумеющимся то, что люди приходили посмотреть кабинет Вашингтона [в его доме], и с большим интересом показывал им его.

Он никогда, пока еще мог писать, никому не отказывал в автографе. Его акты благотворительности, хотя и сохранявшиеся в тайне, были многочисленны и щедры. О нем совершенно правдиво можно сказать: «Он шел, повсюду творя добро», — и не только с помощью денег, но и своим присутствием, и моральной поддержкой.

Скольким опечаленным сердцам он являлся как ангел, своим глубоким голосом пробуждая гармонии надежды там, где были отчаяние и тишина! Скольким молодым литераторам, обескураженным неудачей своих первых шагов, он принес утешение и вдохновил на новые, более высокие усилия!

Насколько он был свободен от ревности и мстительности!

Однажды, когда автор предложил президенту вступительной комиссии Гарвардского университета включить в состав комиссии Лонгфелло, тот ответил: «Что в этом пользы? Лонгфелло никогда не станет ни к кому и ни к чему придираться».

И это правда. Вся его жизнь была наполнена той симпатией, той любовью, что многострадальна и не завистлива, что прощает до седмижды семидесяти раз, а если нужно — и еще больше».

Возлюбленные члены ливингстонской общины, берите пример с Генри Лонгфелло в любви и величии души.

Мне бы хотелось, чтобы мы могли сказать, что, подобно Марку, все члены нашей церкви говорят на одном языке любви и величия души. Мне бы хотелось, чтобы наше святилище стало небом, где люди всех профессий, всех религий и всех культур могут собраться вместе и чувствовать себя как дома...»

(«Прославленные жизни Марка Профета», Э.К. Профет).